Интересное общество описано в "Приглашении на казнь". Оно совершенно социально благополучно: в нем нет бедности и нищеты. С законностью и правопорядком тоже все обстоит хорошо: хороший правильный суд с близнецами (или загримированными под близнецов) прокурором и адвокатом, образцовая тюрьма с чистой камерой, бутафорским пауком и свиданиями с женой. При том, судя по названиям и именам, это Россия, которая за всю свою историю не достигала такого благополучия.

По улицам вместо автомобилей прошлого "стрекочут заводные двухместные "часики", как зовут их тут в провинции (а ведь это выродившиеся потомки машин прошлого, тех великолепных лаковых раковин...)".

Самолеты тоже не летают, и вообще заграницы не существует:

…за изгибом Стропи виднелись наполовину заросшие очертания аэродрома и строение, где содержался почтенный, дряхлый, с рыжими, в пестрых заплатах,  крыльями,  самолет, который еще иногда пускался по праздникам, - главным образом для развлечения калек. Вещество устало. Сладко дремало время. Был один человек в городе, аптекарь, чей прадед, говорят, оставил запись о том, как купцы летали в Китай.

Вместо вечного огня на могиле неизвестного солдата - "вечный фонтан у мавзолея капитана Сонного широко орошает, ниспадая, каменного капитана, барельеф у его слоновых ног и колышимые розы".

Грете бы понравился такой мир, в мире с природой и с экологией.

Зато всякие электронные зрелища и иллюзии на основе мультикоптеров достигли необычайной высоты:

В  течение  трех  минут  горел разноцветным  светом  добрый  миллион  лампочек,  искусно рассаженных в траве,  на ветках,  на скалах, и в общем размещенных таким образом, чтобы составить по всему ночному ландшафту растянутый грандиозный вензель из П. и Ц., не совсем, однако, вышедший. Затем все разом потухли, и сплошная темнота подступила к террасе.

Добавим к этому необычайное расширение до абсурда понятия сексуальной агрессии:

Желательно, чтобы заключенный не видел вовсе, а в противном случае тотчас сам пресекал, ночные сны, могущие быть по содержимому своему несовместимыми с положением и званием узника, каковы: роскошные пейзажи, прогулки со знакомыми, семейные обеды, а также половое общение с особами, в виде реальном и состоянии бодрствования не подпускающими данного лица,  которое посему будет рассматриваться законом, как насильник.

Нормальный же разврат Марфиньки совершенно допустим, лишь бы там не было ничего по-настоящему.

Самое главное, конечно - это пост-правда: отсутствие в этом мире самого понятие правды.

- Я жаловаться не собираюсь, - сказал Цинциннат, - но хочу вас спросить: существует ли в мнимой природе мнимых вещей, из которых сбит этот мнимый мир, хоть одна такая вещь, которая могла бы служить ручательством, что вы обещание свое выполните?

Собственно, за это и судят Цинцинната - за гносеологическую гнусность - непрозрачность в мире прозрачных и понятных друг для друга бутафорских людей.

Правды нет, а вот селфи у м-сье Пьера сколько хочешь:

На всех этих снимках был м-сье Пьер, м-сье Пьер в разнообразнейших положениях, - то в саду, с премированным томатищем в руках, то подсевший одной ягодицей на какие-то перила (профиль, трубка во рту), то за чтением в качалке, а рядом стакан с соломинкой...

- Превосходно,  замечательно,  - приговаривал Родриг Иванович, ежась, качая головой, впиваясь в каждый снимок или даже держа сразу два и перебегая взглядом с одного на другой. - У-ух, какие у вас тут бицепсы! Кто бы мог подумать - при вашей-то изящной комплекции. Сногсшибательно! Ах ты прелесть какая, - с птичкой разговариваете!
- Ручная, - сказал м-сье Пьер.

- Презабавно! Ишь как... А это что же такое - никак, арбуз кушаете!

- Так точно,  - сказал м-сье Пьер. - Те вы уже просмотрели. Вот - пожалуйте.

- Очаровательно, доложу я вам. Давайте-ка эту порцию сюда, он еще ее не видел...

- Жонглирую тремя яблоками, - сказал м-сье Пьер.

- Здорово! - директор даже прицокнул.

- За утренним чаем, - сказал м-сье Пьер, - это - я, а это - мой покойный батюшка.

В общем, я хочу сказать, мы уже почти приехали. Потомкам м-сье Пьера осталось еще чуть-чуть поднатужиться.