Витте в своих мемуарах описывает, как русское правительство боролось с пьянством посредством государственной монополии.
Я каждый год старался ездить именно по тем губерниям, в которых вводилась эта новая реформа, и при всех моих объездах, внушал акцизному ведомству, что реформа эта вводится не с целью увеличения дохода, а с целью уменьшения народного пьянства и что действия чинов акцизного ведомства будут цениться совсем не в зависимости от того, какой доход от этой реформы получается. и исключительно с точки зрения благоустройства, порядка и уменьшения народного пьянства.
Когда в Россию приезжал президент Французской республики Фор, то после его отъезда остался один из инспекторов французского финансового ведомства, который сопровождал Фора и который должен был сопровождать и меня в предстоящей моей поездке по губерниям, где вводилась питейная монополия, а именно в губерниях Смоленской и Могилевской.
Я забыл фамилию этого весьма почтенного француза. Вот я с ним и совершал эти объезды, причем, так как мне очень много приходилось ездить в коляске, то он при этих объездах всегда ездил со мной вместе, в моем экипаже.
Когда я совершил этот объезд, то я спросил этого француза, как я уже говорил весьма почтенного деятеля, носящего древнюю дворянскую фамилию (он, между прочим, был родственник графа Монтебелло), что он думает по поводу питейной монополии?
Его послал со мною Фор, предполагая, что ту же самую реформу можно ввести и во Франции.
Француз на это дал мне весьма умный ответ: он находит, что эта реформа с точки зрения государственной превосходная и что она должна дать самые благие результаты. Реформа эта могла бы дать столь же благие результаты во Франции, но, для того, чтобы такую реформу ввести, необходимо прежде всего одно условие, - чтобы та страна, в которой она вводится, имела Монарха неограниченного, и мало того, что неограниченного, но и с большим характером.
Действительно, если бы Император Александр III не обладал этим свойством, то и реформу я никогда бы не был в состоянии, ввести. При парламентарном режиме, вообще, а при республиканском в особенности, введение такой реформы почти немыслимо, так как она задевает столько интересов высших лиц и вообще лиц с достатком, что по нынешнему времени никакой парламент такой реформы не пропустит.
Когда в последние годы мне приходилось подолгу жить во Франции, я часто вспоминал эти слова, потому что действительно и ныне во Франции при выборе депутатов в Палаты, можно сказать, первенствующую роль играют лица, содержащие кабак во всех его видах.
Витте не замечает, что сам себе противоречит: самодержавная власть тоже не устояла перед соблазном получить с питейной монополии доход. Несколькими строками выше он пишет:
Известно, что цена на уменьшение потребления вина может иметь большое влияние; влияние это может быть достигаемо или назначением такой цены на вино, благодаря которой вино не было бы по средствам большинству населения, - к этому приему прибегают довольно редко; он неудобен в том смысле, что порождает корчемство и вызывает злоупотребления, или же того же самого результата посредством изменения цены - можно достигать назначением умеренной цены на вино, цены, соответствующей достатку самого бедного класса населения.
Ни то, ни другое не было предпринято, а была назначаема, - и до сих пор существует такая цена на вино, которая доступна почти всему населению, но которая разорительна для него.
Эта мера значительно увеличила питейный доход, но, конечно, имела и имеет влияние на пьянство.
С другой стороны, с тою же целью, увеличение питейного дохода за последние годы было чрезвычайно увеличено и число винных лавок, - чуть ли не удвоено.
Эти два фактора имели влияние на увеличение пьянства.
Такое направление питейной монополии во время войны не может быть поставлено в вину кому бы то ни было; всякий министр финансов делал бы то же самое, что сделал и Владимир Николаевича Коковцев. Но, по моему мнению, когда война прекратилась и когда финансы опять пришли в хорошее состояние, - первый долг министра финансов вспомнить, что питейная монополия была введена для уменьшения пьянства, и направить дело в том смысле, в каком оно должно быть направлено по завету Императора Александра III.
Но неужели же во Франции проблема алкоголизма стояла так остро? Я стал вспоминать – и вспомнил. Книгу хорошего писателя - Марселя Паньоля «Слава моего отца». При каких обстоятельствах я с ней познакомился - сюжет для отдельного поста в свое время. Ее как-то странно перевели на русский (по крайней мере в Интернете), выбросив все интересные рассуждения. По-французски, однако же, я этот кусочек нашел (см. оригинал здесь) и даже перевел.
Начальные нормальные школы были в эту эпоху настоящими семинариями, только уроки теологии в них были заменены курсами антиклерикализма.
Молодых людей учили, что церковь всегда была только инструментом подавления, и что цель и желание священников – навесить на глаза народа черную завесу невежества, под пение сказок об аде и рае.
Злонамеренность «кюре» в особенности доказывалась использованием ими латыни, языка таинственного, идеально подходившего, в глазах невежественных верующих, для произнесения магических заклинаний.
Папство было достойно представлено двумя Борджиа, а отношение к королям было не лучше, чем к папам: эти сладострастные тираны только и интересовались, что своими наложницами, если не играли в бильбоке; а тем временем их расходы перевешивали гигантские налоги, доходившие до десяти процентов национального дохода.
Иными словами, курс истории был элегантно подправлен в свете республиканской истины.
Свежих учеников нормальных школ учили, что Великая революция была идиллической эпохой, золотым веком самопожертвования, братства вплоть до нежности: иными словами, взрывом добродетели.
Я не знаю, как им объясняли, не привлекая внимания, каким образом эти светские ангелы, убив двадцать тысяч человек и разграбив казну, перегильотинировали друг друга.
Впрочем, кюре из моей деревни, вне всякого сомнения, весьма умный и щедрый человек, воспринимал святую инквизицию как род семейного совета: он говорил, что хотя они и сожгли столько евреев и ученых, они делали это со слезами на глазах, чтобы обеспечить им место в раю.
Такова слабость нашего рассудка: чаще всего он призван оправдать наши верования.
*
Учеба в нормальных школах не ограничивалась, однако, антиклерикализмом и подправленной историей. Был еще третий враг, причем не в прошлом: это был Алкоголь.
Этой эпохой датируются L'Assommoir <роман Золя «Западня»> и страшные плакаты на стенах классов. На плакатах можно было увидеть покрасневшую печень, настолько изуродованную зеленым желчным пузырем и фиолетовыми рубцами, придававшими ей вид земляной груши, что художник вынужден был изобразить рядом аппетитную печень доброго гражданина, гармоничная форма и приятный цвет которой позволяли оценить серьезность катастрофы, поразившей ее соседку.
Ученики, преследуемые до самых дортуаров этим страшным органом (уж не говоря о поджелудочной железе, закрученной, как архимедов винт, или аорты, украшенной грыжами), были поражены ужасом. Вид стакана с вином вызывал у них гримасу отвращения. Террасы кафе в час аперитива казались им кладбищем самоубийц. Друг моего отца, пьяный от фильтрованной воды, однажды перевернул там столы, как светский Полиевкт. Но самую дикую ярость вызывали у них ликеры-дижестивы, бенедиктины и шартрезы «по королевской привилегии», олицетворявшие единство свирепой троицы: церкви, алкоголя и монархии.
За пределами битвы с этими тремя бедствиями, программа была довольно широка, и как нельзя лучше задумана, чтобы сделать из них народных учителей. Дети крестьян или рабочих, они идеально подходили для этой цели.
Они получали общую культуру, скорее широкую, чем глубокую, но она была для совершенно новой; и, все время видя, как их отцы работают по двенадцать часов в день в поле, на барке или на лесах, они поздравляли себя со счастливой судьбой, потому что они были свободны в воскресенье, и потому что три раза в год их отпускали домой на каникулы.