12 декабря, в четверг, в 17.30, Камю встретился в Доме студента с учащимися Стокгольмского университета. После приветствия, исполненного студенческим хором, началась дискуссия. Камю вообще предпочитал дискуссии лекциям. Он чувствовал себя уже достаточно пожилым, но совсем еще не старым и любил побеседовать с молодежью... Камю бросил вызов:
— Я не успел пока сказать, что я думаю об Алжире, но если вы меня спросите — скажу.
Атмосфера в зале резко изменилась. Поднялся алжирец лет тридцати, сидевший в окружении друзей, вышел на сцену.
— Вы подписали массу петиций в пользу восточных стран, — начал он. — Но за три года ни разу ничего не сделали для Алжира!
Говорил он долго и не всегда понятно. Закончил выкриком:
— Алжир будет свободен! <...>
Тогда Камю сказал то, что собирался.
— Я действительно молчал год и восемь месяцев, но это не значит, что я ничего не делал. Я стоял и стою за справедливый Алжир, где французы и алжирцы должны жить в мире и иметь равные права. Я много раз говорил, что необходимо признать права алжирского народа, дать ему возможность жить в условиях подлинной демократии. Если этого не сделать, то ненависть между алжирским и французским народами разрастется до такой степени, что уже ни один представитель интеллигенции не сможет вмешаться без того, чтобы не разжечь еще большую вражду. Мне казалось, что лучше дождаться подходящего момента для объединения, чем разъединять. Тем не менее могу вас заверить, что благодаря акциям, о которых вы ничего не знаете, ваши товарищи еще живы. Мне крайне неприятно говорить об этом публично. Я всегда был противником террора. Я также против террористических актов, осуществляемых вслепую, например, на улицах Алжира. Жертвой его однажды может стать моя мать. Или мои близкие. Я верю в справедливость, но в первую очередь буду защищать не справедливость, а собственную мать.
Оливье Тодд Альбер Камю, жизнь
Возможно, этот пример прояснит что-то в недоумении, высказанном Ниназино в подзамочном посте.