Помпоныч, римский гражданин,
Наскучив жить в развратном изобильи,
На то имея множество причин,
Включая старческое слабосилье,
К себе гостей однажды пригласил
И сам себе разрезал скукожилья,
Скукожился и дух по ванной испустил...
Комментарий сообщает, удивительным образом, что шуточное стихотворение Мандельштама посвящено писателю Ф. Панферову:
Печ. по машинописи (АПЛ), с пометой: "Панферов употребляет глагол "скукожился", которого нет в русском языке".
Слово "скукожился" кажется нам совершенно нормативным. Поэтому нам даже трудно себе представить, что когда-то оно могло вызывать горячие страсти. Однако же вызывало.
Федор Панферов - писатель-деревенщик, один из руководителей РАППа.
Горький питает к Панферову сильные чувства: он одновременно видит в нем карьериста, рвущегося к власти в РАППе, и, что гораздо более интересно, видит в нем мужика, которого он ненавидит острой классовой ненавистью.
В письме Сталину от 2 августа 1934 г. он пишет:
Лично для меня Панферов, Молчанов и другие этой группы являются проводниками в среду литераторов и в литературу — мужика, со всем его индивидуалистическим «единоличным» багажом. Литература для них — «отхожий промысел» и трамплин для прыжков на высокие позиции. Мое недоверчивое и даже враждебное отношение к мужику не уменьшается от того, что мужик иногда говорит языком коммуниста. Мужицкая литература и литература о мужике требует особенно внимательного чтения и особенно острой критики. Все чаще приходится отмечать, что мужик учится не так жадно, как пролетарий.
В "Открытом письме Серафимовичу" он упрекает того в защите Панферова:
Разрешите напомнить Вам, что мужицкая сила — сила социально нездоровая и что культурно-политическая, талантливо последовательная работа партии Ленина—Сталина направлена именно к тому, чтоб вытравить из сознания мужика эту его хвалимую Вами «силу», ибо сила эта есть в основе своей не что иное, как инстинкт классовый, инстинкт мелкого собственника, выражаемый, как мы знаем, в формах зоологического озверения.
В статье "По поводу одной дискуссии" (начало 1934 г.) Горький нападает на нарочито народный язык Панферова:
Автор "Брусков" считает, что у нас в последнее время много говорят о языке, но никто не говорит о языке революции. Эта тема совершенно выпадает из поля внимания критиков: они предпочитают рассуждать о языке Бунина, Толстого, других классиков, но не замечают нового языка, созданного революцией. Образцов нового языка товарищ Панферов не привёл, но остановился на защите права своего пользоваться нелепым словом "скукожился", утверждая, "что это слово употребляют миллионы: это не то, что "сжался", "стушевался", а именно "скукожился"
<..>
Когда говорится: с-ёжился, с-морщил-ся, с-корчил-ся и т. д., мы видим лица и позы. Но я не вижу, как изменяется тело и лицо человека, который "скукожился". Глагол "скукожиться" сделан явно искусственно и нелепо, он звучит так, как будто в нём соединены три слова: скука, кожи, ожил. Разумеется, что не стоило бы спорить по поводу включения в литературный язык одного уродливого слова. Но дело в том, что у товарища Панферова, несмотря на его бесспорную талантливость, отношения с литературным языком вообще неблагополучны.
Дальше-больше. 18 марта 1934 г. Горький печатает в "Правде" статью "О языке". В ней он опять наезжает на Панферова:
Здесь я снова вынужден сказать несколько слов о Ф.Панферове — человеке, который стоит во главе журнала и учит молодых писателей, сам будучи, видимо, не способен или не желая учиться.
<..>
многие молодые люди идут в литературу, как в «отхожий промысел», и смотрят на неё как на лёгкий труд. Такое отношение к литературе упрямо внушается молодым людям наставниками и «учителями жизни» типа Панферова. Неосновательно захваливая, преждевременно печатая сочинения начинающих авторов, учители наносят вред и литературе и авторам. В нашей стране каждый боец должен быть хорошо грамотным человеком, и «вожди», которые создают себе армию из неучей, вождями не будут.
В скобках, в той же статье Горький политически грамотно наезжает и на одесские диалектизмы в литературе:
Есть у нас «одесский язык», и не так давно раздавались легкомысленные голоса в защиту его «права гражданства», но первый начал защищать право говорить «тудою», «сюдою» — ещё до Октябрьской революции — сионист Жаботинский.
Так вот, в редакционном предисловии к статье Горького в "Правде" говорится:
Неужели тов. Панферов думает, что его роман «Твёрдой поступью» украшают такие выражения, как «подъялдыкивать», «скукожился», «леригия», «могёт», «тижело», «взбулгачить»? Зачем понадобилось ему тащить в литературу исковерканные неграмотными людьми слова и десятки «областнических» терминов, непонятных широкому читателю? Такая бесцеремонность в отношении литературной речи способствует только снижению качества художественного произведения, утверждает безграмотность и недопустима в советской литературе…
Таким образом, слово "скукожиться" было официально осуждено редакционной статьей в "Правде". Дальнейшая судьба Панферова должна была бы совпасть с судьбой других руководителей РАППа. Но нет... 24 марта 1934 г. Панферов пишет письмо Сталину:
Тов. Сталин!
Вы учили нас относиться к писателям бережно. Вы говорили нам, что литература дело тонкое. Это очень хорошо. Но вот послушайте, как “ бережно” относятся ко мне.
А. М. Горький в своем открытом письме Серафимовичу писал:
“— Я решительно возражаю против утверждения, что молодежь может чему-то научиться у Панферова — литератора, который ПЛОХО знает литературный язык и вообще пишет непродуманно, небрежно.
Что в “Брусках":
— враждебное отношение “мужицкой силы” к социалистической культуре дано гораздо ярче, нагляднее, более “прочувствованно”, чем освобожденное значение революционной работы пролетариата”.
<..>
Мне известно: то, что свершилось на этих днях, было задумано давно, спустя несколько дней после ликвидации РАПП. Вчера Иллеш в подтверждение этого рассказал мне, что после ликвидации РАПП они — Авербах, Киршон, Ив. Макарьев, Фадеев, Бела Иллеш, собравшись, решили противопоставить Горького Центральному Комитету партии, в частности тов. Кагановичу. И тогда же было решено начать критику “Брусков”, подкинув эту мысль А. М. Горькому. Против такого предложения будто бы протестовал Фадеев. Кто и против кого там протестовал — неинтересно. А вот планчик свой Авербах все-таки выполнил.
Возможно, я очень плохой писатель, но я человек честный, а меня прорабатывают так, как будто я Бухарин.
Вот вам и “бережное” отношение. При таком “бережном” отношении жук и тот зарычит. А главное, мне не дают отвечать. Все перевирают меня, а мне предлагают молчать и терпеть. Я посылаю вам и статью, которую отказались печатать.
Привет. Ф. Панферов (ссылка)
Дальнейшая история известна. Как это нередко бывало, Сталин отреагировал на челобитную. Мужикоборчество выходило из моды. 28 января 1935 г. “Правда” напечатала “Открытое письмо А.М. Горькому” Панферова, а ответное “Открытое письмо к Ф.И. Панферову” Горького печатать отказалась.
Изменение симпатий Сталин объяснил так: Горький чересчур увлекся критикой молодых писателей за их “элементарную безграмотность”, несмотря на то, что произведения некоторых из них “представляют для нашей литературы большой и серьезный интерес”.
Ну, а шутка Мандельштама приходится, стало быть, на разгар кампании против Панферова. Панферова, надо полагать, Мандельштам недолюбливает. В письме писателю Кочину он пишет:
В нашей крестьянской литературе утвердилась манера очень небрежно и поверхностно изображать людей.
Почти каждая книга о деревенской жизни целиком состоит из мелких кусочков — бытовых разговоров — вразбивку с описаниями природы. Писатели вроде Панферова и других полностью выезжают на одних разговорах. Крестьяне у них замечательно болтливы. Легко даже запутаться читателю в этих разговорчиках: иной раз не поймешь, кто говорит: дед ли Еремей или тетка Анфиса. Крестьянские писатели любят понапихать в свои книги целую уйму действующих лиц. Они это делают прямо без счета и без всякой меры и надобности.
Стихотворение, таким образом, представляет собой описание обстоятельств самоубийства - можно сказать, некролог - некого комического римлянина, Помпоныча, изложенное языком Панферова. Вот я думаю - не связано ли это с тем, что подпись Панферова, вместе с Авербахом и Сутыриным, стоит под РАППовским заявлением в "Правде" (19 мая 1930 г.) о самоубийстве Маяковского:
Цинизм Маяковского взошел на дрожжах гуманизма, получавшего все новые и новые удары от жизни,- и отсюда у Маяковского рост не любви к жизни, а ненависти к ней, не торжествующего приятия ее, но угрюмого и удручающего отбрасывания ee.