Начнем с конца.
По лестнице подымались двое последних гостей.
- Да это кто-то новенький, - говорил Коровьев, щурясь сквозь стеклышко, - ах да, да. Как-то раз Азазелло навестил его и за коньяком нашептал ему совет, как избавиться от одного человека, разоблачений которого он чрезвычайно опасался. И вот он велел своему знакомому, находящемуся от него в зависимости, обрызгать стены кабинета ядом.
- Как его зовут? - спросила Маргарита.
- А, право, я сам еще не знаю, - ответил Коровьев, - надо спросить у Азазелло.
- А кто с ним?
- А вот этот самый исполнительный его подчиненный.
И Коровьев, и Маргарита, и сам Булгаков, конечно, знают. Конечно, если дело происходит в конце 30-х годов, а не в 1929, как Булгаков нас пытается убедить. Это эпизод из дела Ягоды из процесса 1938 года. А человек, чьих разоблачений Ягода опасался, был Ежов.
Согласно показаниям Павла Петровича Буланова(1895-1938), личного секретаря Генриха Григорьевича Ягоды в бытность его главой НКВД, после назначения Николая Ивановича Ежова (1894-1940) в сентябре 1936 г. на пост наркома внутренних дел Ягода будто бы опасался, что тот сможет выявить его роль в организации убийства главы ленинградских большевиков С. М. Кирова (Кострикова) (1886-1934) в декабре 1934 г., и решил устроить покушение на Ежова. Вот что утверждал на суде бывший секретарь Ягоды: "Когда он (Ягода) был снят с должности наркома внутренних дел, он предпринял уже прямое отравление кабинета и той части комнат, которые примыкают к кабинету, здания НКВД, там, где должен был работать Николай Иванович Ежов. Он дал мне лично прямое распоряжение подготовить яд, а именно взять ртуть и растворить ее кислотой. Я ни в химии, ни в медицине ничего не понимаю, может быть, путаюсь в названиях, но помню, что он предупреждал против серной кислоты, против ожогов, запаха и что-то в этом духе. Это было 28 сентября 1936 г. Это поручение Ягоды я выполнил, раствор сделал. Опрыскивание кабинета, в котором должен был сидеть Ежов, и прилегающих к нему комнат, дорожек, ковров и портьер было произведено Саволайненом (сотрудник НКВД) в присутствии меня и Ягоды". Ягода и Буланов, как и большинство других подсудимых, были приговорены к смертной казни и расстреляны 15 марта 1938 г. (из Булгаковской энциклопедии).
Разобравшись с последними, попробуем вернуться к началу.
- Первые! - воскликнул Коровьев, - господин Жак с супругой.
Рекомендую вам, королева, один из интереснейших мужчин! Убежденный
фальшивомонетчик, государственный изменник, но очень недурной алхимик.
Прославился тем, - шепнул на ухо Маргарите Коровьев, - что отравил
королевскую любовницу. А ведь это не с каждым случается!
Согласно все той же Булгаковской энциклопедии, это Жак Кер (Jacques Coeur) (1395-1456), финансист при дворе французского короля Карла VII. Он действительно был обвинен в отравлении королевской любовницы Агнесс Сорель, судим и осужден за порчу монеты, выплаты золотом неверным и т.д. Ничего этого он, вроде бы, не делал. То есть жертва клеветы и неправедного суда.
- Граф Роберт, - шепнул Маргарите Коровьев, - по-прежнему интересен.
Обратите внимание, как смешно, королева - обратный случай: этот был
любовником королевы и отравил свою жену.
Это - Robert Dudley, 1st Earl of Leicester (1532-1588), любовник королевы Елизаветы. Его повсеместно обвиняли в убийстве жены. Но, как считают историки, неосновательно. То есть тоже жертва клеветы.
- Очаровательнейшая и солиднейшая дама, - шептал Коровьев, -
рекомендую вам: госпожа Тофана, была чрезвычайно популярна среди молодых
очаровательных неаполитанок, а также жительниц Палермо, и в особенности
среди тех, которым надоели их мужья.
…
- На ноге у нее, королева, испанский сапожок, а лента вот отчего: когда тюремщики
узнали, что около пятисот неудачно выбранных мужей покинули Неаполь и
Палермо навсегда, они сгоряча удавили госпожу Тофану в тюрьме.
То есть, конечно, отравительница (предыдущие, тоже, надо полагать, не ангелы), но жертва пыток и внесудебной расправы.
Дальше – Фрида. Согласно все той же Булгаковской энциклопедии, ее история описана в книге Огюста Фореля (1848-1931) «Половой вопрос».
Мне кажется, что она на этом балу – жертва несовершенства любой юридической системы.
- Королева, - вдруг заскрипел снизу кот, - разрешите мне спросить
вас: при чем же здесь хозяин? Ведь он не душил младенца в лесу!
Маргарита, не переставая улыбаться и качать правой рукой, острые ногти
левой запустила в Бегемотово ухо и зашептала ему:
- Если ты, сволочь, еще раз позволишь себе впутаться в разговор...
Бегемот как-то не по-бальному вспискнул и захрипел:
- Королева... ухо вспухнет... Зачем же портить бал вспухшим ухом?.. Я
говорил юридически... с юридической точки...
И дальше.
Госпожа Минкина, ах, как хороша! Немного нервозна. Зачем же было жечь горничной лицо щипцами для завивки! Конечно, при этих условиях зарежут!
Госпожа Минкина – это любовница Аракчеева. Действительно была убита именно при таких обстоятельствах. Герцен описывает следствие, которое проводил Аракчеев после этого убийства.
Любовница Аракчеева, шестидесятилетнего старика, его крепостная девка, теснила дворню, дралась, ябедничала, а граф порол по ее доносам. Когда всякая мера терпения была перейдена, повар ее зарезал. Преступление было так ловко сделано, что никаких следов виновника не было.
Но виновный был нужен для мести нежного старика, он бросил дела всей империи и прискакал в Грузине. Середь пыток и крови, середь стона и предсмертных криков Аракчеев, повязанный окровавленным платком, снятым с трупа наложницы, писал к Александру чувствительные письма, и Александр отвечал ему: "Приезжай отдохнуть "а груди твоего друга от твоего несчастия". Должно быть, баронет Виллие был прав, что у императора перед смертью вода разлилась в мозгу.
Но виновные не открывались. Русский человек удивительно умеет молчать.
Тогда, совершенно бешеный, Аракчеев явился в Новгород, куда привели толпу мучеников. Желтый и почернелый, с безумными глазами и все еще повязанный кровавым платком, о-н начал новое следствие; тут эта история принимает чудовищные размеры. Человек восемьдесят были захвачены вновь. В городе брали людей по одному слову, по малейшему подозрению, за дальнее знакомство с каким-нибудь лакеем Аракчеева, за неосторожное слово. Проезжие были схвачены и брошены в острог; купцы, писаря ждали по неделям в части допроса. Жители прятались по домам, боялись ходить по улицам; о самой истории никто не осмеливался поминать.
Клейнмихель, служивший при Аракчееве, участвовал в этом следствии...
Губернатор превратил свой дом в застенок, с утра до ночи возле его кабинета пытали людей. Старорусский исправник, человек, привычный к ужасам, наконец, изнемог и, когда ему велели допрашивать под розгами молодую женщину, беременную во второй половине, у него недостало сил. Он взошел к губернатору, это было при старике Попове, который мне рассказывал, и сказал ему, что эту женщину невозможно сечь, что это прямо противно закону; губернатор вскочил с своего места и, бешеный от злобы, бросился на исправника с поднятым кулаком: "Я вас сейчас, велю арестовать, я вас отдам под суд, вы - изменник!" Исправник был арестован и подал в отставку; душевно жалею, что не знаю его фамилии, да будут ему прощены его прежние грехи за эту минуту - скажу просто, геройства, с такими разбойниками вовсе была не шутка показать человеческое чувство.
Женщину пытали, она ничего не знала о деле... однако ж умерла.
Думаю, что на бал она попала из-за следствия, а не из-за убийства.
Интересно, кого Воланд считал лишним на этом балу. Соседа Маргариты Николая Ивановича – по мнению все той же Булгаговской энциклопедии – Бухарина. Пенсне, бородка клинышком, поросячье лицо. Нудный позитивный интеллигент, и при этом большой советский начальник.
- Вот кого с особенным удовольствием отпущу, - сказал Воланд, с отвращением глядя на Николая Ивановича, - с исключительным удовольствием, настолько он здесь лишний.
Не думаю, что надо сильно доверять воландовским симпатиям. Через несколько глав он будет так же смотреть на Левия Матвея.
- Ба! - воскликнул Воланд, с насмешкой глядя на вошедшего, - менее всего можно было ожидать тебя здесь! Ты с чем пожаловал, незваный, но предвиденный гость?
То есть, по мнению Булгакова, на этом пиру жертв и палачей Бухарин – совершенно лишний.