- Ну ясно, - сказал я себе, - мужественный мужской голос поет про какой-то военный поход в неизвестную мне Мабату. "За ними другие приходят, они будут тоже трудны!"
Каково же было мое удивление, когда через много лет я узнал, что эта песня написана на слова раннего элегического стихотворения Альтермана об одиночестве в большом городе. Тель-Авиве, пишет Википедия. Да ну, какой Тель-Авив, - сказал я себе. Больше всего похоже на Париж: огромный чужой город, фонари, синий асфальт в сумерках, чужие женщины с печальными глазами... "Нет одиночества безвыходнее, чем одиночество в Париже". Уже потом прочел в серьезном разборе, что это стихотворение связывают с "Вечерними сумерками" Бодлера.
Исходя из этого, не будет неуместной картина Писсарро, написанная через 40 лет после Бодлера и за 30 лет до Альтермана, хотя она изображает не сумерки, а вечер.
Это тот случай, когда песня красивая, но со стихотворением все-таки не сравнить. Из песни еще и выкинули две строфы.
Я нашел два перевода: Алекса Тарна, который мне совсем не нравится, и неизвестного мне поэта по имени Гастон. Гастон - лучше, и смог сохранить размер. Там еще и подстрочник приведен.
Но почему они переводят עֵינֵי נָשִׁים נוּגוֹת, נוּגוֹת как "томные"? נוגות значит "печальные". В ТаНаХе это слово встречается один раз, в Эйхе (Плач Иеремии 1:4):
דַּרְכֵי צִיּוֹן אֲבֵלוֹת, מִבְּלִי בָּאֵי מוֹעֵד, כָּל־שְׁעָרֶיהָ שׁוֹמֵמִין, כֹּהֲנֶיהָ נֶאֱנָחִים; בְּתוּלֹתֶיהָ נּוּגוֹת וְהִיא מַר־לָהּ
Скорбны дороги Циона, ибо нет идущих на праздник, опустели все врата его, стонут священники его, печальны девы его, горько и ему самому.
Иероним переводит virgines eius squalidae - "поруганы". Греческий перевод и очень точно следующий за ним славянский переводит: "дѣвицы его ведомы"
Когда мы с Полиной стали разбирать это стихотворение, она постаралась его перевести как можно точнее, но не совсем сохранила размер.