- Герой высчитывает гематрии
Явился проповедник, который перелагал фамилию «Бородавкин» на цифры и доказывал, что ежели выпустить букву р, то выйдет 666, то есть князь тьмы.
- Герой надевает тфилин (правда, почему-то во время Кабалат Шабат).
Накануне каждой субботы, в пятницу вечером, в нашу казарму нарочно ходили из других казарм посмотреть, как Исай Фомич будет справлять свой шабаш. Исай Фомич был до того невинно хвастлив и тщеславен, что это общее любопытство доставляло ему тоже удовольствие. Он с педантскою и выделанною важностью накрывал в уголку свой крошечный столик, развертывал книгу, зажигал две свечки и, бормоча какие-то сокровенные слова, начинал облачаться в свою ризу (рижу, как он выговаривал). Это была пестрая накидка из шерстяной материи, которую он тщательно хранил в своем сундуке. На обе руки он навязывал наручники, а на голове, на самом лбу, прикреплял перевязкой какой-то деревянный ящичек, так что казалось, изо лба Исая Фомича выходит какой-то смешной рог.
Понятно, что Достоевский совсем не точен: ящички (не деревянные, а из твердой кожи) Исай Фомич надевает на будничную утреннюю молитву, а свечи зажигает при начале Шаббата.
Именно так описывает поведение Исая Фомича Бумштеля (прототипа И.Ф.) поляк Богуславский:
Как убежденный талмудист и начетчик, он имел свои книги, и в пятницу, когда справлял свой шабат со всей шумной торжественностью, каземат наш превращался в синагогу. На столике Бемштейн зажигал несколько сальных свечей, надевал талес, раскладывал свои книги и крикливым голосом тягуче повторял "Duruch otu stanaj atshajmu... Raskuttu"
- Герой сплевывает во время молитвы "Алейну"
Тарас вошел в светлицу. Жид молился, накрывшись своим довольно запачканным саваном, и оборотился, чтобы в последний раз плюнуть, по обычаю своей веры, как вдруг глаза его встретили стоявшего назади Бульбу.
Имеется в виду обычай сплевывать во время молитвы "Алейну" в конце молитвы, при словах "пустоте и тщете":
Ибо они поклоняются пустоте и тщете и молятся божествам, которые не спасают.
Мы же преклоняем колена и падаем ниц, и возносим благодарность Царю царей, Святому Творцу, благословен Он.
Обычай этот сохранился только у хасидов, которых не было во времена, описанные в "Тарасе Бульбе". Но это не анахронизм - в те времена он был повсеместно принят у ашкеназим, исчез, вроде бы, к концу 17 - началу 18 в., по ряду причин, из которых не последняя - то, что о нем заговорили в антисемитской литературе.
Отдельный вопрос - какие времена описаны в "Тарасе Бульбе". Очевидно, 17 в., но Гоголь сам говорит о 15 в.
- Рассказывается, как р. Шимон бар Йохаи скрывался 13 лет от римлян (правда, его путают с р. Йеhошуа бен Леви)
… старый жидовин невесть откуда пришел и тоже о вере говорил. Человек хороший, и, видно, к вере своей усердный, и весь в таких лохмотках, что вся плоть его видна, а стал говорить про веру, так даже, кажется, никогда бы его не перестал слушать.
Я с ним попервоначалу было спорить зачал, что какая же, мол, ваша вера, когда у вас святых нет, но он говорит: есть, и начал по талмуду читать, какие у них бывают святые... очень занятно, а тот талмуд, говорит, написал раввин Иовоз бен Леви, который был такой ученый, что грешные люди на него смотреть не могли; как взглянули, сейчас все умирали, через что бог позвал его перед самого себя и говорит: «Эй ты, ученый раввин, Иовоз бен Леви! то хорошо, что ты такой ученый, но только то нехорошо, что чрез тебя все мои жидки могут умирать. Не на то, говорит, я их с Моисеем через степь перегнал и через море переправил. Пошел-ну ты за это вон из своего отечества и живи там, где бы тебя никто не мог видеть». А раввин Леви как пошел, то ударился до самого до того места, где был рай, и зарыл себя там в песок по самую шею, и пребывал в песке тринадцать лет, а хотя же и был засыпан по шею, но всякую субботу приготовлял себе агнца, который был печен огнем, с небеса нисходящим. И если комар или муха ему садилась на нос, чтобы пить его кровь, то они тоже сейчас были пожираемы небесным огнем...
Думаю, что образ жидовина полностью выдуманный.
- Описываются перспективы еврейского поселения в Шхеме
О восстановлении иудейского царства он не мечтал: слишком он был для этого реалист. Не мог даже вообразить себе, что он будет там делать. Ведь Иерусалима, наверное, не отдадут, разве вот Сихем -- так уж лучше в Кашинском уезде у Мошки в гостях жить. Конечно, и в Сихем можно мамзель Жюдик выписать...
Хотя железнодорожные магнаты были самого разного происхождения - Дервиз, фон Мекк, Губонин, Кокорев - на русских писателей произвел особое впечатление именно Поляков. Его упоминает и Толстой в "Анне Карениной" под именем Болгаринова:
Степан Аркадьич покраснел при упоминании о Болгаринове, потому что он в этот же день утром был у еврея Болгаринова, и визит этот оставил в нем неприятное воспоминание. Степан Аркадьич твердо знал, что дело, которому он хотел служить, было новое, живое и честное дело; но нынче утром, когда Болгаринов, очевидно нарочно, заставил его два часа дожидаться с другими просителями в приемной, ему вдруг стало неловко.
То ли ему было неловко, что он, потомок Рюрика, князь Облонский, ждал два часа в приемной у жида, или то, что в первый раз в жизни он не следовал примеру предков, служа правительству, а выступал на новое поприще, но ему было очень неловко. В эти два часа ожидания у Болгаринова Степан Аркадьич, бойко прохаживаясь по приемной, расправляя бакенбарды, вступая в разговор с другими просителями и придумывая каламбур, который он скажет о том, как он у жида дожидался, старательно скрывал от других и даже от себя испытываемое чувство.
Но ему во все это время было неловко и досадно, он сам не знал отчего: оттого ли, что ничего не выходило из каламбура: "было дело до жида, и я дожидался"…
И Некрасов в "Героях времени":
Денег у Берки без счета,
Берка давно дворянин,
Благословляя болота
Семьдесят семь десятин!..
Эти болота, кстати, тоже отражены в "Анне Карениной":
Облонский рассказал про прелесть охоты у Мальтуса, на которой он был прошлым летом. Мальтус был известный железнодорожный богач. Степан Аркадьич рассказал, какие у этого Мальтуса были в Тверской губернии откуплены болота, и как сбережены, и о том, какие экипажи, догкарты, подвезли охотников, и какая палатка с завтраком была раскинута у болота.
— Не понимаю тебя, — сказал Левин, поднимаясь на своем сене, — как тебе не противны эти люди. Я понимаю, что завтрак с лафитом очень приятен, но неужели тебе не противна именно эта роскошь? Все эти люди, как наши откупщики, наживают деньги так, что при наживе заслуживают презренье людей, пренебрегают этим презреньем, а потом бесчестно нажитым откупаются от прежнего презренья.